Имя на Рейхстаге

1942 год. Массовый призыв в армию, истекающую кровью. В Пензенское музыкальное училище, где учатся практически одни девчата, приходит разнарядка на 18 человек. Уговаривать никого особенно и не надо. Идти воевать готовы чуть ли не все поголовно. Только вот незадача – большинству студенток еще нет 18 лет. 

- Ничего, - говорит им добрый дяденька из военкомата. – Мы вам по годику добавим, вместо 1924-го напишем 1923-й, и порядок. Вам же лучше. Раньше на пенсию выйдете.

А им смешно: какая там пенсия! Впереди целая жизнь! Никто о смерти даже не говорил и не думал. И Маша, которая как раз перед самым началом войны успела выйти замуж за молоденького лейтенанта–летчика и сменить свою девичью фамилию Егорова на его, мужнину, Лысак, - тоже.

Как поется в песне, «были сборы недолги». Два месяца в сержантской школе, где Маша осваивала зенитные орудия, и эшелон двинулся в южном направлении – к Волге, к Сталинграду. Именно там, в зенитно-артиллерийском полку, оборонявшем подходы к великой русской реке и к городу, состоялось боевое крещение старшего сержанта Марии Лысак.

- Я же никогда раньше Волгу не видела, - вспоминает Мария Петровна. – Уж очень хотелось взглянуть на нее хоть одним глазком. Но времени для этого не было: с утра до ночи рыли землю, вкапывая в нее свои зенитки, чтобы их немцы не разбомбили. А бомбежки были страшные! Самолеты с крестами летели так плотно, что небо казалось черным. Но мне все-таки удалось уговорить командира разрешить выйти на берег Волги. Сегодня в это трудно поверить, но вода в реке была красной и покрытой какими-то белыми барашками. Мне почему-то показалось, что это – гуси. Думаю: чего они тут под бомбежками делают? И только приблизившись к воде, разглядела, что это плывут человеческие тела.

У Марии Петровны прерывается голос, и вскипают слезы в глазах. Сколько еще смертей ей придется пережить за три года войны, выпавших на ее долю! Сколько страха натерпеться! «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». После сталинградского ада еще многое пришлось ей пережить: поистине героическое форсирование Днепра, а потом – Ровно, Шепетовка, где шли страшные бои, усугубляемые предательскими действиями бандеровцев. Это они посылали сигналы немецким летчикам, слетавшимся, как мухи на мед, на железнодорожные узлы, забитые эшелонами, идущими к линии фронта. Среди них находился и тот, что охранял взвод под командованием Марии Лысак. Вот так, с наступающими войсками, она и продвигалась вместе со своей пушкой в хвосте железнодорожного состава, везущего на фронт снаряды, орудия, танки, солдатское пополнение все дальше и дальше на запад. Ее взвод, как и еще тысячи таких же, должен был оборонять эшелон от вражеской авиации, неутомимой в своем стремлении уничтожить поезд! Сколько раз фашистские летчики не просто сбрасывали бомбы, но и, срываясь с высоты, сопровождали эшелон на бреющем полете, словно затевая игру «кто кого».

- Конечно, такие выходки не всегда проходили для них безнаказанно, мы их сбивали, - продолжает воспоминания Мария Петровна. – За каждый сбитый вражеский самолет на фронте награждали. Нас тоже. Вот только не всегда удавалось вовремя оформить этот факт: мы же все время были в пути. Куда важнее было доставить на передовую груз, людей. И знаете, ни один эшелон, который сопровождал наш взвод, не был разбит.

Не всем так везло. Вдоль железнодорожной насыпи валялись десятки обгоревших вагонов, в том числе с провизией.

- Это и были наши «полевые кухни». Других способов получить пропитание просто не было, - рассказывает Мария Лысак. – Мы находили там уцелевшие банки с консервами, обгорелый хлеб... Вообще с питанием у нас было очень сложно. Голодали, не скрою. Да и с обмундированием тоже. Особенно для таких девчонок, как я. Вместо нижнего белья – мужские кальсоны, которые мы обрезали. На ногах обмотки или огромные сапоги… Помню, когда мы уже стояли в Польше, в Ледице, какая-то женщина принесла мне туфли. Я ей по сей день благодарна. Да и еду польки нам приносили. Делились тем, что было. Чаще всего это была картошка в мундире. У меня до сих пор к полякам особенно теплое отношение. Не знаю, кто и что говорит, а к нам они относились очень тепло.

Освобождение Польши – это страничка особых воспоминаний Марии Петровны. Она прошла эту страну с востока на запад, до самой германской границы. Именно здесь она своими глазами увидела печально знаменитый концлагерь Майданек - ее взвод сопровождал отправку из лагеря оставшихся там узников.

- Это были тени, а не люди, в том числе и русские, которые, едва шевеля губами, молили: «Спасите», - Мария Петровна утирает слезы.

Здесь, в Польше, она была серьезно ранена осколком снаряда, попала в эвакогоспиталь, где ее прооперировали в перерыве между бомбежками при свете коптящей «свечи», сделанной из снаряда. Кое как подлечившись, Мария поехала искать свой уходящий все дальше на запад полк. В 1985-м она вернется в Польшу в составе оренбургской делегации, которая пробудет там вместо девяти дней все 19, а потом будет встречать поляков в Оренбурге и принимать их у себя, в своей маленькой двухкомнатной квартирке…

А тогда, в 1945-м, она все-таки нашла свой полк, дошла с ним до окрестностей Берлина. И расписалась на стене Рейхстага…

Это особая история - как Мария Лысак с одним из своих солдат ходила в расположение танкистов и как она уговорила там командира дать машину («артиллеристы – народ бедный»), чтобы добраться до этого самого Рейхстага. Маша кругом слышала разговоры, что на его стенах наши бойцы оставляют свои автографы, и ей тоже очень хотелось оставить свой. И командир пообещал, и обещание свое выполнил – прислал за ней машину в расположение части. Маша с четырьмя солдатами из своего взвода доехала на ней до самого Рейхстага, хотя это было очень непросто, потому что он плотной стеной был окружен советскими войсками, пушками, танками, заграждениями…

- Но водитель был очень опытный. Мы заехали с тыльной стороны. У стены стояли банки с краской, валялись какие-то карандаши, похожие на свечи. Я обмакнула в банку с краской палку с намотанной на нее кем-то гимнастеркой и написала на стене «Егорова». Тоже самое сделал сержант Сериков. Честно говоря, самого Рейхстага, как говорится, в полный рост, я так и не увидела, - признается Мария Петровна.   

…Домой, к маме, в деревеньку под Пензой она вернулась лишь глубокой осенью 1945-го. Из Берлина после Победы их направили обратно к месту дислокации полка – в Ледицу, и ей нужно было сдавать матчасть.

- Мы ехали в товарных вагонах, оборудованных нарами, - рассказывает Мария Петровна. – Когда на станции их открывали, то к нам сразу же бросались толпы людей. Охрана их не подпускала близко к вагонам, но они умудрялись бросать нам цветы, продукты и кричали фамилии своих близких, еще не вернувшихся с войны, в надежде, что вдруг кто-нибудь что-нибудь о них знает…

- А что муж? – спрашиваю у Марии Петровны.

- Он тоже остался жив. Освобождал Румынию, Чехословакию, Венгрию. Потом участвовал в Параде Победы 1945 года. Мы ведь с ним встречались однажды во время войны. Как раз был освобожден Днепропетровск. Я сообщила об этом мужу в письме (делать-то этого было нельзя, а потому у нас был условный пароль: мол, видела твоего брата в Днепропетровске), конечно, даже не предполагая, что он может приехать. А тут смотрю - в расположении полка идут четыре бравых офицера: два полковника и два старших лейтенанта. В одном из них узнала своего мужа. Встреча у нас была какая-то странная. Кругом же люди! Да и отвыкла я от него за это время. Вынесли нам табуретки. Посидели мы так минут 20. Смотрю, полковник на часы поглядывает. Думаю, пора прощаться. Сфотографировались, правда, на память. И вот ради этих минут он летел ко мне на самолете, потом ехал на машине, потом искал меня в Днепропетровске…  

Хорошо, что это была не последняя встреча. После войны офицер Антон Лысак остался служить в армии. И Мария Петровна уже с двумя дочками 18 суток ехала поездом к месту его службы, в Китай. Прошло много лет, прежде чем Антона Лысака перевели в Оренбург. К сожалению, его уже шесть лет нет в живых.

А Мария Петровна, несмотря на болезни, остается все такой же боевой. На ее двери, на втором этаже дома на Набережной, висит табличка: «Здесь живет участник Великой Отечественной войны Мария Петровна Лысак». Та самая Маша Егорова, которая 65 лет назад дошла до Рейхстага и расписалась на нем.