«Главное - удачно выйти замуж»

Оренбургскому областному музею изобразительных искусств, хранящему немало раритетов, исполнилось полвека. Лидия Сергеевна Медведева – один из музейных «раритетов»: она работает здесь 49 лет, пройдя путь от рядового искусствоведа до заместителя директора музея по науке. Член Союза художников России, автор книг об оренбургских художниках, в этом году она стала лауреатом губернаторской премии «Оренбургская лира». 

- Лидия Сергеевна, вы дочь основателя и первого директора Оренбургского музея изобразительных искусств. Похоже, у вас в такой семье не было иного выбора, кроме как стать искусствоведом?

- Ну почему же! У меня был старший брат, он стал большим ученым – географом-экономистом. До последнего года своей жизни работал в Министерстве экономики. Правда, я считаю, что это не очень хорошая судьба. Потому что он был большой ученый. Но он был член партии, его просто обязали пойти в Госплан. Для него это было трагедией. Он мечтал заниматься наукой. Папа говорил так: «Витя очень талантливый, ему надо реализовать свои способности». А про меня говорил: «Девушке надо хорошо выйти замуж. Все остальное неважно». Он считал, что женщина должна быть счастлива своим домом, мужем, детьми.

Я хотела ехать в МГУ, но отец сказал, что я должна остаться с родителями. Куда пойти учиться в Оренбурге, не знала. Присутствовавшие на выпускных экзаменах вузовские преподаватели звали меня на физмат, на иняз. Но отец заявил: «Каждый культурный человек должен знать историю». И я пошла на исторический факультет. А когда окончила институт, уже был создан музей, и отцу были нужны фанатики музейного дела.

- А вы уже были в «теме» искусства к тому времени?

- В семье все время шла речь об искусстве. В дом приходили художники, литераторы. Читали стихи, пели песни. Отец обладал абсолютным музыкальным слухом, играл на многих инструментах. А ведь вырос в бедной крестьянской семье. Кроме того, в то время не так часты были домашние библиотеки. У нас всегда было огромное количество книг, в том числе по искусству. Помню, я очень боялась смотреть офорты Рембрандта. Мне там виделось что-то дьявольское, трагическое. А потом я поняла: там действительно это есть. Может, эта загадка в искусстве и стала для меня главным в жизни. Интересно жить, когда тебя все время встречает нечто неожиданное. В искусстве всегда это есть.

- Вы единственный в Оренбуржье искусствовед, принятый в члены Союза художников СССР. После педагогического института вы еще где-то учились?

- Я окончила академию художеств в Ленинграде. Когда я пришла в музей, отец сказал: «Тебе надо учиться дальше. Быть искусствоведом без образования нельзя». Я говорю: «Поеду в Свердловск». А отец: «Нет, моя дорогая, поедешь в Ленинград». А там конкурс колоссальный. Но я поступила. Сама не знаю как. Есть такая теория поплавка: человек должен ощущать поток, который его несет по жизни. И если он это чувствует, не надо ему препятствовать. Я считаю, хорошая теория.

- Вы проработали в оренбургском музее почти полвека. С вашим опытом, знаниями никогда не возникало желания уехать в другой город, в столичный музей?

- Когда я училась в академии, мне очень хотелось заниматься искусством Древнего Египта. Меня к этому периоду и сейчас тянет. И это возможно было только в большом музее – либо в Ленинграде, либо в Москве. Но мне слишком много всего хочется. С одной стороны – история Древнего Египта, а с другой – в Оренбург приехали молодые художники, выпускники Суриковского института. Это были такие яркие личности! Как они были умны, как они были образованны! Николай Ерышев, Рудольф Яблоков, Юрий Григорьев, Геннадий Глахтеев. Вот мы говорим «итальянское Возрождение». Конец 60-х – начало 70-х – это было самое настоящее Возрождение в Оренбурге. Это было так любопытно – войти в живое искусство. И изнутри, когда оно только создается, все это увидеть. Это такое везение! Мне предлагали остаться в академии, у меня была рекомендация в аспирантуру. Я могла заниматься историей искусства, но мне захотелось заниматься живым искусством.

- Художники очень ревнивы. Как вам удавалось с ними ладить?

- Ревнивы – не то слово. Фроленко, например, так и говорил: мне мало, чтобы вы хвалили меня, надо, чтобы вы других ругали. Но почему вы думаете, что я ладила с ними? Наоборот. Вы знаете, меня ведь в члены Союза художников не приняли в Оренбурге. Это же целая история. Меня в союз принимали в Москве. Потому что моя первая книга «Оренбургские художники» у персонажей книги вызвала шок. Каждый из них мне заявил: вы должны были у меня спросить, что бы я хотел, чтобы обо мне написали. И считали строчки – про кого написано больше. Вы даже не представляете, как меня здесь били! С некоторыми отношения были испорчены на годы. Но вместе с тем были люди, которые тогда меня поддержали.

- С позиции житейского опыта вы бы повторили этот шаг?

- Скажу больше, я переиздала эту книгу. Она вышла вдвое большим объемом. Художники, узнав о том, что книга будет переиздаваться, пошли в обком партии и заявили, что запрещают мне это делать. Я тоже ходила в обком к Никифоренко, который занимался тогда вопросами культуры. Он сказал: никто не имеет права запретить вам писать то, что вы думаете.

- А у вас есть любимые оренбургские художники, безотносительно к их человеческим качествам?

- Тут о любви говорить не приходится. Тем более в моем возрасте. Сейчас я стала мыслить более рационально. И стараюсь понять истинную ценность того или иного художника. Вот возьмем Григорьева, Глахтеева, Ерышева. Абсолютные антиподы! Но в каждом я ценю разные качества. Ерышев – гений композиции и пластического решения. Григорьев и Глахтеев – это же живописцы! Для меня в их творчестве всегда есть загадка и чудо.

- Недавно в Оренбургском книжном издательстве вышла книга о советском графике Николае Прохорове, написанная вами. Что вас связывает с этим именем?

- К этому художнику я шла несколько десятилетий. Когда я училась в академии, то писала о нем курсовую работу. Это были 70-е годы. Я хотела писать о нем диплом. Но мне отказали. Он же был репрессирован. И я написала диплом о Лукиане Попове. Но все эти годы я думала о Прохорове. У нас в музее хранится его персональная коллекция. И я стала внимательно присматриваться к его рисункам. Ведь рисунки – это запечатленная мысль. И я увидела, что это страстный человек, убежденный в своих гражданских позициях. Для того, чтобы понять Прохорова, я много читала Маяковского. Через ритмы поэзии Маяковского я выходила на внутренние ритмы художника. Так появилась книга о нем.

- А как вы начали собирать коллекцию живописи наивных художников?

- В музее нас привлекали к организации выставок самодеятельных художников. Мы сидели в выставкоме часами – смотрели работы. Желающих выставиться было огромное количество, работы они приносили десятками. Мы относились к ним благосклонно. И старались из двадцати повесить хотя бы одну работу. Это было правильно. Люди, приобщаясь к творчеству, росли. Это было пробуждение интеллекта, интереса к окружающему миру, любви к природе. И вот один год работы, другой. И получилось так, что несколько человек постепенно привлекли мое внимание. Я поняла, что это очень талантливые люди – Кашигин, Степанов, Шнайдер, Сердюков. Нам запрещали приобретать работы самодеятельных художников, и мы делали это тайком. Одну купим, они десять подарят. Так начала складываться коллекция. Это был тот самый поток, о котором я уже говорила. И получилось так, что мы стали обладателями сокровищ. Потом, когда наши самодеятельные художники обрели широкую известность, мне возмущенно говорили в Москве: как это так – Оренбургский музей всего Степанова забрал себе? А о Шнайдере знаменитый столичный художник сказал, что это Брейгель XX века. Почему я пришла к наивным художникам? Потому что это очень честные и чистые люди. И люблю их до сих пор. А вы знаете, что Сердюков, Шнайдер и Степанов умерли в одно время – в 1995 году? Кончилась эпоха, полный развал. Они психологически не выдержали. Был сломан мир, в котором они жили. И они ушли.

- За книгу о наивном искусстве «Мир, росою умытый» вы получили очень престижную премию…

- Да, она стала «Книгой года» в масштабах России. Эта книга – вся моя жизнь. Я счастлива, что она у меня есть.

- У вас дома есть картины?

- Конечно. Художники мне очень много дарили. Я говорила вам, что мы с ними ругались. Но в этом, наверное, тоже был смысл. Потому что в конечном итоге я теперь в очень хороших отношениях со всеми.

- Ваша дочь Светлана продолжила семейное увлечение искусством, став художником.

- Да, это третье поколение нашей семьи, связанное с живописью. То, что она делает в батиках, – совершенно новый взгляд на этот вид искусства. В ее работах – история женщины, пытающейся найти счастье, обретающей и теряющей это счастье. Она защитила кандидатскую диссертацию, возглавляет кафедру живописи и рисунка в Оренбургском государственном университете.

- А что еще вы любите в жизни так же, как искусство или, может, больше?

- Своих внуков. Старший очень любит и знает астрономию. Еще школьником построил два телескопа. Но пошел на биологию. Мы так решили, что учение о жизни – наука XXI века. Сейчас учится в аспирантуре. Но не может найти работу по специальности. Овладел фотоаппаратом, стал внештатным корреспондентом ИТАР-ТАСС. Младший учится на строительном факультете. Он более адаптирован к современной жизни. Я за него более спокойна. Вот такая у меня замечательная семья.

- Значит, замуж вы все-таки вышли удачно?

- Очень. Муж – моя самая большая удача в жизни. Я таких людей больше не знаю. Он не имеет никакого отношения к искусству. Но если бы не он, и я бы ничего не сделала. Его зовут Геннадий, что означает «благородный». Вот он полностью отвечает своему имени. Я часто уезжала, месяцами работала над своими книгами, забывала о времени, забывала о семье. А он всегда только радовался моим успехам. У нас в этом году была золотая свадьба. И я ни одного дня не пожалела, что вышла за него замуж. Папа был прав. Самое большое счастье женщины – хорошо выйти замуж.