ТЕМА НОМЕРА.Перед атакой на передовой тихо

В маленьком дворике частного дома на улице Рабочей, что в Красном городке Оренбурга, по-домашнему спокойно и уютно, тишину нарушает лишь веселая перекличка воробьев. Солнечные лучи уже смели с крыш домов снег, и только возле кустарников остались небольшие заледенелые островки. Тепло, земля дышит не надышится после зимнего сна, и видно, как в струйках нагретого, плывущего вверх воздуха причудливо ломаются жердочки соседнего невысокого заборчика. На маленькой веранде дома мы и разговариваем с Владимиром Павловичем Сидяковым – ветераном войны и труда. В комнату нам идти не хочется, и его жена Евгения Афанасьевна ставит на столик бокалы с горячим чаем, ароматное клубничное варенье.

- Это еще из прошлогодних запасов, – поясняет она. А я еще раз удивляюсь жизненной стойкости людей старшего поколения: обоим по 85, а они еще содержат дачный участок за городом, балуют детей и внуков овощами и фруктами.

И ведь пережили войну, разруху, голод. Пользуясь моментом, спрашиваю Евгению Афанасьевну, где она трудилась в военные годы.

- А на шахте, – беззаботно ответила хозяйка. – У меня брат жил в Челябинске, пригласил на лето погостить. Я и приехала, да началась война. Осталась там и устроилась на 541-й патронный завод. Штамповала гильзы на станке и приноровилась, норму всегда перевыполняла, но заводу нужен был уголь, и тех, кто помоложе, направили в Коркино, есть такой город в Челябинской области. Там и работала забойщицей до конца войны.

- Не страшно было? – интересуюсь. – В шахте-то работа опасная. Да и тяжелая.

- Привыкли, – машет рукой Евгения Афанасьевна и улыбается. – Один раз только засыпало, но ничего, откопали.

Поистине удивительное рядом!

А Владимир Павлович не спешит делиться воспоминаниями о войне, начинает издалека.

- Этот дом я сам строил. Мы с Женей уже поженились, снимали комнату, и надо же было как-то с жильем определяться. А какой я строитель? До войны жил в Петровском, большом селе в Саракташском районе. Крестьянскую работу знаю, с малых лет к ней приучен, а на фронте стрелковое оружие освоил – и наше, и трофейное - да с лопатой подружился. Но после войны дух взаимовыручки очень сильный был, и мне помогали, кто мог, и строить, и дельным советом. Так ведь и сейчас пройди по комнатам – ни одна половица не скрипнет.

Может, крестьянское любопытство и спасло меня однажды, - продолжает Владимир Павлович. – Стояли мы тогда в обороне под городом Хотвень в Венгрии. Собралось нас шесть человек, все младшие офицеры, возле блиндажа командира батальона. День погожий, хоть и вторая половина ноября, - у нас такие дни в начале осени выпадают. Где-то вдалеке изредка постреливают, лениво как-то, и разговоры мы вели мирные, домашние. А невдалеке кукурузное поле. В родных местах поля от края до края, глазом не охватишь, а у них делянки маленькие, и захотелось мне посмотреть, что за кукуруза у них, отличается от нашей или нет?

Встал и пошел к полю. Отошел несколько метров, слышу: мина свистит. Упал на землю, хоронясь от взрыва, а мина точненько в то место угодила, где я только что сидел с друзьями. Четверых – насмерть, а одного тяжело ранило. Минуту назад все улыбались, и ведь должен был и я погибнуть вместе с ними. И вообще из фронтовых друзей-однополчан, с кем шел в атаку, ел из одного котла и одной шинелью укрывался, никого в живых не осталось. Сколько адресов знал и помнил, всем писал, да только ответов не получал, а если и отвечали, то лучше бы и не получать таких писем… И вся война для меня – передовая да госпиталь, так и шли чередом, друг за дружкой. Ведь в атаку бойцов мы поднимали, младшие офицеры, вот и косило нас…

А поначалу как призвали Владимира Павловича в армию, направили в Ульяновскую область, город Мелекесс. Там он учился в полковой школе, но как-то ночью подняли полк по тревоге и перебросили в район Курской дуги на станцию Лиски Воронежской области. Разбомбила там наши эшелоны вражеская авиация, и тех, кто остался, перебросили под Харьков.

- Под Харьковом, в составе 113-й стрелковой дивизии 5-й армии, и приняли мы первый бой, - говорит Владимир Павлович. – Что запомнилось, так это тишина перед атакой. Передовая, а тихо-тихо. Может, в минуты опасности слух обостряется, но только слышно все окрест: где лопаткой кто звякнет, где переговариваются вполголоса. Но зловещая эта тишина, изматывающая. И после войны еще много лет, когда совсем тихо, тревожно становилось у меня на душе… А на фронте, как начнется артподготовка, – рев, грохот и такая пыль поднимается, чад, гарь, клубы черного дыма, что темно становится, словно за несколько минут ночь на землю обрушилась… При мне танк на сорокапятку наехал – не заметил…

После трех месяцев боев ранило Владимира Сидякова, пришлось ему месяц в госпитале пролежать. Потом опять на фронт, и прошел он с боями всю Молдавию, Румынию и Венгрию. Второй раз ранило, когда держали оборону на реке Грон. Тогда немцы рвались к Будапешту, чтобы разблокировать окруженную там группировку своих войск.

- А мы их не пускали. До нас там оборону держала дивизия, номера не знаю, а называли мы ее «армянской». Внезапным танковым ударом немцы дивизию ту разбили, многие погибли, и лежали они на снегу – черные, как грачи… Мы сменили эту дивизию в обороне. Решили немцы, что и нас так же можно, как и части той «армянской» дивизии, потрепать танковым ударом. Едва стали танки выдвигаться, командир роты мне приказывает: «Беги, Сидяков, доложи комбату, что наши позиции немецкие танки обходят». Бегу, стрельба уже вовсю разгорается, несколько раз приходилось от близких взрывов хорониться. Упадешь, на спину земля, комья снега, стреляные гильзы сыплются, их в земле было больше, чем травы летом. Добежал, докладываю комбату, как положено. А он спокойно так говорит: «Вижу, что танки, сейчас их не будет». И верно, приготовили им ловушку и, почитай, все танки пожгли кинжальным фланговым огнем.

А комбат присмотрелся ко мне и говорит: «Да ты никак ранен?» Смотрю, а у меня одежда кровью пропитана: несколько осколков попали в спину и в ноги, а я в горячке и не заметил. Только после слов комбата почувствовал сразу и боль, и слабость. Опять госпиталь, и наковыряли из меня несколько осколков. У меня что наград, что осколков – примерно равное количество. После госпиталя окончил я курсы младших лейтенантов и воевал, будучи командиром пулеметного взвода 114-го стрелкового полка шестой гвардейской воздушно-десантной стрелковой дивизии.

Провоевал Владимир Павлович три месяца и в феврале 1945 года опять его ранило, на этот раз тяжело: четыре месяца лечился. Привезли в госпиталь, а подшлемник снять не могут: прикипел к голове. Он ведь его месяц не снимал, все время в окопах, а холодно, хотя Европе до наших морозов ох как далеко. Разрезали подшлемник, остригли нагло. Посмотрел Сидяков в зеркало на себя, и смешно стало: пацан и пацан, ничего сурового и воинственного вроде и не осталось, а он ведь и людей в атаку поднимал, и со смертью не раз уже здоровался. Там, в госпитале, в красивейшем городе Гидале он и встретил День Победы. И было это 8 мая.

- Знали, что вот-вот произойдет это событие, а все же оказалось оно как будто бы неожиданным, - вспоминает Владимир Павлович. – Высыпали мы все во двор, а кто идти не мог, тех вынесли на руках, и ни один врач не ругался. Стреляем из пистолетов в воздух, смеемся и плачем. Радостный был день. Сбросились мы, накупили вина и отметили День Победы. За всю войну я 8 мая первый раз и выпил, хотя водки было на передовой много: выдают-то на всех, а нас, смотришь, уже треть осталась. Но я тогда совсем не пил. А вот фронтовиков-однополчан, тех, с кем шел в атаку, никого не осталось.

Владимир Павлович надолго замолчал, и я его ни о чем не спрашивал. К высокому, в белых барашках небу тянулись от земли нагретые струйки воздуха.

- А перед атакой на передовой тихо. Вот как сейчас. Только тишина другая, зловещая.

Сергей Миронов